Неточные совпадения
Упала в снег;
медведь проворно
Ее хватает и несет;
Она бесчувственно-покорна,
Не шевельнется, не дохнет;
Он мчит ее лесной дорогой;
Вдруг меж дерев шалаш убогой;
Кругом всё глушь; отвсюду он
Пустынным снегом занесен,
И ярко светится окошко,
И в шалаше и крик, и шум;
Медведь промолвил: «Здесь мой кум:
Погрейся у него немножко!»
И в сени прямо он идет,
И
на порог ее кладет.
Когда нянька мрачно повторяла слова
медведя: «Скрипи, скрипи, нога липовая; я по селам шел, по деревне шел, все бабы
спят, одна баба не
спит,
на моей шкуре сидит, мое мясо варит, мою шерстку прядет» и т. д.; когда
медведь входил, наконец, в избу и готовился схватить похитителя своей ноги, ребенок не выдерживал: он с трепетом и визгом бросался
на руки к няне; у него брызжут слезы испуга, и вместе хохочет он от радости, что он не в когтях у зверя, а
на лежанке, подле няни.
Кроме полезного, Софрон заботился еще о приятном: все канавы обсадил ракитником, между скирдами
на гумне дорожки провел и песочком посыпал,
на ветряной мельнице устроил флюгер в виде
медведя с разинутой
пастью и красным языком, к кирпичному скотному двору прилепил нечто вроде греческого фронтона и под фронтоном белилами надписал: «Пастроен вселе Шипилофке втысеча восем Сод саракавом году.
Река Аохобе. — Лудева. — Береговая тропа. — Страшный зверь. — Три выстрела. — Бегство. — Бурый
медведь. — Трофей, закопанный в землю. — Дерсу по следам восстанавливает картину борьбы с
медведем. — Возвращение
на бивак. — От реки Мутухе до Сеохобе. — Река Мутухе. — Отставшие перелетные птицы. — Лежбище сивучей. — Злоупотребление огнестрельным оружием. —
Пал. — Поиски бивака. — Дым и холодные утренники. — Озера около реки Сеохобе. — Хищничество китайцев
Узнав, в чем дело, он тотчас же уступил мне свое место и сам поместился рядом. Через несколько минут здесь, под яром, я находился в большем тепле и
спал гораздо лучше, чем в юрте
на шкуре
медведя.
Наконец, мы
попали в коридор более чистый и светлый, с ковром, и вошли в большой кабинет, ярко освещенный, с шкурой белого
медведя на полу.
Разнообразилась жизнь только несчастиями: то солдата уносило
на сеноплавке в море, то задирал его
медведь, то заносило снегом,
нападали беглые, подкрадывалась цинга…
Все это шумело, пело, ругалось. Лошади, люди,
медведи — ржали, кричали, ревели. Дорога шла густым лесом. Несмотря
на ее многолюдность, случалось иногда, что вооруженные разбойники
нападали на купцов и обирали их дочиста.
Когда он успел туда прыгнуть, я и не видал. А
медведя не было, только виднелась громадная яма в снегу, из которой шел легкий пар, и показалась спина и голова Китаева. Разбросали снег, Китаев и лесник вытащили громадного зверя, в нем было, как сразу определил Китаев, и оказалось верно, — шестнадцать пудов. Обе пули
попали в сердце. Меня поздравляли, целовали, дивились
на меня мужики, а я все еще не верил, что именно я, один я, убил
медведя!
Намотав
на левую руку овчинный полушубок, он выманивал, растревожив палкой,
медведя из берлоги, и когда тот, вылезая, вставал
на задние лапы, отчаянный охотник совал ему в
пасть с левой руки шубу, а ножом в правой руке наносил смертельный удар в сердце или в живот.
Он был необычайно высок, но вместе с тем так плотен и широк в плечах, что казался почти среднего роста; не только видом, но даже ухватками он походил
на медведя, и можно было подумать, что небольшая, обросшая рыжеватыми волосами голова его ошибкою
попала на туловище, в котором не было ничего человеческого.
Еще сильнее рассердился Комар Комарович и полетел. Действительно, в болоте лежал
медведь. Забрался в самую густую траву, где комары жили с испокон веку, развалился и носом сопит, только свист идет, точно кто
на трубе играет. Вот бессовестная тварь!.. Забрался в чужое место, погубил напрасно столько комариных душ да еще
спит так сладко!
— Он притворяется, что
спит! — крикнул Комар Комарович и полетел
на медведя. — Вот я ему сейчас покажу… Эй, дядя, будет притворяться!
Спи, Аленушка, сейчас сказка начинается. Вон уже в окно смотрит высокий месяц; вон косой заяц проковылял
на своих валенках; волчьи глаза засветились желтыми огоньками;
медведь Мишка сосет свою лапу. Подлетел к самому окну старый Воробей, стучит носом о стекло и спрашивает: скоро ли? Все тут, все в сборе, и все ждут Аленушкиной сказки.
Зная драчливый характер Петрушки, Ванька хотел встать между ним и доктором, но по дороге задел кулаком по длинному носу Петрушки. Петрушке показалось, что его ударил не Ванька, а доктор… Что тут началось!.. Петрушка вцепился в доктора; сидевший в стороне Цыган ни с того ни с сего начал колотить Клоуна,
Медведь с рычанием бросился
на Волка, Волчок бил своей пустой головой Козлика — одним словом, вышел настоящий скандал. Куклы пищали тонкими голосами, и все три со страху
упали в обморок.
Ну и случилось, что
на вожака в лесу волки
напали и уж совсем было загрызли, да
медведь как двинет, того-этого, всю стаю расшвырял.
Он закрыл глаза,
упал на колени и только мог сказать: «Господи!», через полминуты взглянул — и видит перед собою убитого громом
медведя.
Сганарель его моментально узнал, дохнул
на него своей горячей
пастью, хотел лизнуть языком, но вдруг с другой стороны, от Флегонта, крякнул выстрел, и…
медведь убежал в лес, а Храпошка…
упал без чувств.
В ту самую минуту, когда Сганарель сравнялся с привалами, из-за которых торчали
на сошках наведенные
на него дула кухенрейтеровских штуцеров Храпошки и Флегонта, веревка,
на которой летало бревно, неожиданно лопнула и… как пущенная из лука стрела, стрекнуло в одну сторону, а
медведь, потеряв равновесие,
упал и покатился кубарем в другую.
У него была сестра Аннушка, которая состояла в поднянях, и она рассказывала нам презанимательные вещи про смелость своего удалого брата и про его необыкновенную дружбу с
медведями, с которыми он зимою и летом
спал вместе в их сарае, так что они окружали его со всех сторон и клали
на него свои головы, как
на подушку.
Сперва-то, как сибиряки
на меня поднялись, я, точно
медведь, который в капкан лапой
попал, зарычал
на всех.
Птицы замедляли полет, судорожно взмахивали крыльями и
падали на землю,
медведи зябли в берлогах и выходили тощие, испуганные и злые… Охотники
на белок прекратили из-за этих озлобленных
медведей свой промысел.
Поворчал
на девок Трифон, но не больно серчал… Нечего думой про девок раскидывать, не
медведь их заел, не волк зарезал — придут, воротятся. Одно гребтело Лохматому: так ли, не так ли, а Карпушке быть в лесу. «Уж коли дело
на то пошло, — думает он про Параньку, — так пусть бы с кем хотела, только б не с мироедом…» Подумал так Трифон Михайлыч, махнул рукой и
спать собрался.
Когда товарищ и Демьян увидали, что
медведь сбил меня в снег и грызет, они бросились ко мне. Товарищ хотел поскорее поспеть, да ошибся; вместо того, чтобы бежать по протоптанной дорожке, он побежал целиком и
упал. Пока он выкарабкивался из снега,
медведь все грыз меня. А Демьян, как был, без ружья, с одной хворостиной, пустился по дорожке, сам кричит: «Барина заел! Барина заел!» Сам бежит и кричит
на медведя: «Ах ты, баламутный! Что делает! Брось! Брось!»
Шли по лесу два товарища, и выскочил
на них
медведь. Один бросился бежать, влез
на дерево и спрятался, а другой остался
на дороге. Делать было ему нечего — он
упал наземь и притворился мертвым.
— Знаю, что кондрашка тебя прихватил, еще
на Унже
пали мне о том вести, — говорил меж тем Корней Прожженный. — Что, язык-то не двигается?.. Ну да ничего — ты молчи, ваше степенство, а говорить я стану с тобой. Было время — быком ревел,
на нашего даже брата
медведем рычал, а теперь, видно, что у слепого кутенка, не стало ни гласа, ни послушания.
Под конец обеда, бывало, станут заздравную пить. Пили ее в столовой шампанским, в галерее — вишневым медом… Начнут князя с ангелом поздравлять, «ура» ему закричат, певчие «многие лета» запоют, музыка грянет, трубы затрубят,
на угоре из пушек
палить зачнут, шуты вкруг князя кувыркаются, карлики пищат, немые мычат по-своему, большие господа за столом пойдут
на счастье имениннику посуду бить, а
медведь ревет,
на задние лапы поднявшись.
— Нет, братец, не теперь! Гритлих теперь еще
на охоте. Да и что тебе дался этот Гритлих? Даже хмель
спадает с тебя, как только ты заговоришь о нем. Я давно замечаю, что ты ненавидишь сироту, и, конечно, особенно с тех пор, как он перебил у тебя славу
на охоте. Помнишь белого
медведя, от которого ты хотел уйти ползком?
Трехвостов, вместо благодарного ответа, молча поцеловал у Прасковьи Михайловны руку,
на которую
упала слеза, как она всегда
падала — из больных глаз его. И опять влез он в своего
медведя, и опять занял им пошевни во всю ширину их, и опять мальчик в новом нагольном тулупчике бойко вскочил
на сиденье, рядом с кучером.
Сибирь, рудники,
пасть медведя, капе́ль горячего свинца
на темя — нет муки, нет казни, которую взбешенный Бирон не назначил бы Гросноту за его оплошность. Кучера, лакеи, все, что подходило к карете, все, что могло приближаться к ней, обреклось его гневу. Он допытает, кто тайный домашний лазутчик его преступлений и обличитель их; он для этого поднимет землю, допросит утробу живых людей, расшевелит кости мертвых.
— Нет, братец, не теперь! Гритлих еще теперь
на охоте. Да и что тебе дался этот Гритлих? Даже хмель
спадает с тебя, как только ты заговоришь о нем. Я давно замечаю, что ты ненавидишь сироту, и, конечно, особенно с тех пор, как он перебил у тебя славу
на охоте. Помнишь белого
медведя, от которого ты хотел уйти ползком!
Отыскался
медведь поблизости Мухина.
Пали слухи в губернии. А Николай Фомич
на медведя охоч был ходить; как заслышал, так и поскакал «по делу о водопроводе».
Медведя застрелил, водосточной трубы в глаза не видал, для того, что зима была, а из городских доходов прогоны взял туда и обратно. И
медведя в губернию
на городской счет в особых санях вез: ехал мишка под видом инструментов.